Работы начались в октябре 1685 г. и об их ходе можно судить по выплате денег работникам и подрядчику. Оставшиеся 30 руб. выплачивались в августе 1686 г. Проводимые каменные работы были оценены в очень крупную по тем временам сумму. Расходы Приказа Большого дворца составили 830 руб.
Очевидно, недоделки после каменного строительства в Воробьеве все же имелись, и в 1687 г. туда посылают плотников дворцовых сел Преображенского и Алексеевского. Работы велись и годом раньше. Одна из записей расходной книги сообщает об “уговорщике” Леонтии Кормилицыне “с товарыщи”, поставлявшем лесные материалы в 1684 — 1686 гг. Среди записей встречается и известие об изготовлении на хоромы деревянного орла, для чего были выписаны липовые доски 17.
Работы этого времени больше касались отделки дворца. Помещения хором Софьи Алексеевны были обиты красным сукном, а пол настлан белыми полстями. В помещениях поставили новые изразцовые печи (возможно, фрагменты изразцов находили в Воробьеве еще в начале нынешнего столетия). Они были ценинными с использованием зеленой, коричневой и желтой эмали, с изображениями широко распространенных в последней трети XVII в. виноградных гроздей и листьев 18.
Последний строительный этап в усадьбе на Москве-реке выпал на 1690 г. — деревянные хоромы чинились под наблюдением подрядчика Гурия Вахромеева 19. Позднее сколько-нибудь существенных переделок в течение десятилетий не велось. Сформировавшийся облик Воробьевского дворца в основных чертах и был запечатлен на плане И. Мичурина 1737 г. А.А. Тиц верно охарактеризовал основные черты и композиционные приемы, обыгранные в этом сооружении: “Каменные подклеты в селе Воробьеве построены с соблюдением законов симметрии и вписаны в геометрически правильную форму плана. В комплексе палат сознательно выделен главный — парадный фасад. Служебные части дворца спрятаны сзади. Хозяйственные дворы закрыты боковыми корпусами и оградой… Объем столовой, так же как и в палатах Голицына, выдвинут из общей линии главного фасада и занимает центральное положение”.
О.С. Евангулова обратила внимание, что, в отличие от жилого яруса, подклетный этаж не имел анфилады и состоял из множества изолированных ячеек: ‘‘Трудно сказать, чем вызвана такая схема. Возможно, в нижнем этаже жили семьи дворцовых служителей”. Скорее всего, правильный ответ на этот вопрос дал Н.В. Султанов, полагавший, что пяти лестницам и раздельным дворам внизу могло соответствовать деление верхней части дворца на пять “отдельных квартир” . Такое пятичастное деление — характерный прием для царских дворцов конца XVII в., соответствовавший отделениям царя, царицы, наследника престола, царевичей, царевен больших и царевен меньших.
Воробьевский дворец был сооружением переходного типа. В нем сочетались традиционные и новые черты, заметные в симметрии, применении декоративных парапетов и обрамлений окон, близких к вариантам “нарышкинского барокко” рубежа XVII — XVIII вв. Можно предполагать, что заказчиком новых работ был молодой царь Петр Алексеевич, однако дворцовые разряды указывают, что государь после 1683 г. посещал Воробьево довольно редко. Его брат Иван в 1684 г. провел здесь неделю в июле, в то время как Петр не посещал подмосковной ни в этот, ни в последующие годы. Можно подумать, что Иван мог выступить заказчиком новой перестройки, но его болезненность и ранняя смерть оставили дворец без хозяина. Однако большой размах строительства, его продуманность, влияние на архитектуру новых вкусов, основательная перестройка всех служб, расчитанная на длительное использование, как-то не вяжутся с фигурой Ивана Алексеевича.
Чтобы найти подлинного заказчика, нужно обратиться в документам конца XVII в. Кроме царевны Софьи Алексеевны, о принадлежности отделений дворца царским отпрыскам не сообщалось. Находясь под влиянием боярина-западника В.В. Голицына, Софья не препятствовала проникновению в русскую культуру европейских, прежде всего польских, элементов. Именно в период строительства Воробьевского дворца в Москве был открыт первый университет и получил мощное развитие стиль “нарышкинского барокко”. Неудивительно, что и заказанный Софьей Воробьевский дворец был построен по-новому.
Судьба распорядилась так, что затеянное строительство оказалось никому не нужным. Воробьеву не суждено было стать парадной резиденцией. После известных событий Софья была отстранена от управления государством, а Петр перевел свою резиденцию в Преображенское. Воробьево остается, по словам Корнелия де Бруина, “прекрасной дачей царя”.
По заказу царя К. де Бруин, впервые посетивший Воробьево в апреле 1702 г., изобразил панораму столицы “с высоты дворца царского,…огромного деревянного здания в два яруса”. Обширные покои были отданы царем младшей сестре Наталье, приезжавшей сюда на летнее время. “В нижнем жилье этого дворца было 124 покоя, и я полагаю, что столько же было и в верхнем. Он обнесен был деревянною стеною; расположен на высоте горы против Девичьего монастыря по другую сторону Москвы-реки в трех верстах на запад от столицы”, — отмечал К. де Бруин.
Это описание — одно из немногих дошедших до нас высказываний очевидцев. Архитектурная значимость дворца была бесспорна уже тогда. Не случайно посещение дворца голштинским камер-юнкером Берхгольцем, зарисовавшим его для своего альбома московских достопримечательностей.
К концу правления Петра Великого дворец пребывал в ветхом состоянии, несмотря на то что в 1720-е гг. в нем велись какие-то работы под руководством архитектора Ивана Устинова. В 1732 г. была составлена опись ветхостей дворца. “По осмотру” оказалось, что хоромы нуждались в починках. Опись зафиксировала три “партамента” — яруса дворца, выстроенных еще в конце XVII в. На каменном нижнем подклете были сооружены из дерева “31 комната и мыльни, и при них 36 сеней”. Третий “партамент” составляли сени, гульбища и чердаки (всего 14 помещений), “которые все ветхи, а иные от ветхости и обвалились; и печи все ветхи, и кровля, и прочее все ветхо ж и обвалилось же” 25. Как можно понять из приведенного описания, под жилье полагался второй ярус, в то время как верхний предназначался более для прогулок и обозрения живописных видов столицы. Прием разделения клетей сенями, указанный при характеристике второго “партамента”, восходит к XVII в. и, следовательно, к 1732 г. внутренняя планировка дворца не испытала существенных изменений.
Смета на ремонт, представленная “архитекторским учеником” Василием Обуховым, вылилась в крупную сумму. Денег не нашлось и в 1733 г. Дворцовая канцелярия вновь приказала учинить опись дворцу, видимо полагая, что прежние расчеты были завышены. “Экстрат”, приложенный к делу, был лаконичным — “строение все згнило, и требуется починка”.
Дело решили отложить до лучших времен. Вновь к нему вернулись лишь после троицкого пожара 1737 г. Осмотр подмосковных дворцов был поручен И. Мичурину. Из челобитной последнего 1738 г. явствует, что им составлена новая смета на ремонт и выполнена модель Воробьевского дворца. И. Мичурину приписывается и сохранившийся план фасада дворца 1737 г., отличающийся стремлением к максимальной точности изображения. Вряд ли архитектор привнес в чертеж свои изменения, как полагал И.Э. Грабарь 26. На плане 1737 г. мы видим еще постройку 1690 г., на что указывает и схожесть внешнего вида дворца с уговорными и расходными записями конца XVII в.
Дворцовый переворот 1741 г., приведший к власти Елизавету Петровну, побудил дворцовое ведомство поторопиться с починкой обветшавших подмосковных усадеб. По прихоти новой императрицы 15 июня 1743 г. было принято распоряжение “исправить наперед в ближайших селах в Преображенском Старом и Новом, в Измайлове и Воробьеве…, а Воробьевскому дворцу, ежели оной построить деревянной на имеющемся каменном фундаменте — во сколько оное стать может, прислать смету”.
Смета на ремонт была подана мичуринская, очевидно, составленная еще во времена Анны Иоанновны. Строение “на имеющемся каменном фундаменте таких же покоев” обошлось бы казне в 25 382 руб. И. Мичурин учел стоимость материалов и оплату за работы, т. е. смета действительно была скромной, рассчитанной не на переделку, а лишь на необходимый ремонт. На это указывает и то, что предполагаемое строение должно было включать два “партамента”, как и дворец 1690 г.
По получении сметы И. Мичурина Главная дворцовая канцелярия троекратно вызывала желающих торговаться на эти работы, но 10 мая 1744 г. “к торгу охочих людей никого не явилось”. Нежелание подрядчиков можно было объяснить плохим состоянием строения и нереальностью сметной суммы. Для проверки и уточнения всего этого в том же месяце в Воробьево был послан Ф.Б. Растрелли, к тому времени уже снискавший славу талантливого зодчего. Осмотрев дворец, архитектор информировал начальство о его крайней ветхости. Он предложил временно покрыть его деревом, оставшимся от верхнего яруса, чтобы подклет не разрушался влагой. Указ об этом так и остался на бумаге.
Спустя восемь лет в Воробьеве был вызван известный архитектор Карл Бланк. Ему было велено составить опись и новую смету, вычертить план и профили строения. Смета не была утешительной: на поставку ели для ремонта требовалось около 30 тыс. руб., а сосны — 500 руб. Соратником Бланка архитектором Евлашевым было составлено описание дворца, говорившее о крайней ветхости всего строения. Каменные крыльца обветшали, своды обваливались, на них “во многих местах поросли немалые деревья,…а деревянное строение все розвалилось и огнило, так что и расположением оных покоев, каковым образом строение было, разобрать невозможно” 28.
Генерал-майор Афанасий Давыдов передал это донесение Фермору, распорядившемуся немедленно разобрать деревянные части дворца. По указанию свыше в том же году началось приведение в порядок всего ансамбля. Были вычищены от сора помещения каменного подклета и разобрана оставшаяся деревянная надстройка.
Работы коснулись всех церквей Воробьева. В 1752 г. обсуждался вопрос о разборке ветхой деревянной приходской Троицкой церкви и постройке на ее месте хотя бы небольшой каменной. Но это решение осталось на бумаге. Зато в 1753 г. дворцовую церковь Живоносного источника перенесли ближе к селу, выкрасили масляными красками и заново отделали, оставив лишь прежний иконостас. В том же году разобрали церковь Сергия Радонежского. Деревянные материалы от нее поступили в Андреевский монастырь на дрова, а утварь передали приходскому Троицкому храму.
Работы выполняли дворцовые крестьяне с привычным непоспешанием и нежеланием. По отзыву управляющего, “один дворцовой моляр Петр Михайлов решетки прикрывал белилами с сажень, а протчие пять человек за пьянство и огурство свои весь день не работали, и от той работы незнаемо куды ушли” 29.
