И. Юст окончил все наружные декоративные работы в октябре 1778 г., о чем М.Ф. Казаков писал: “Договорившийся в оной экспедиции скульптурной мастер Иоган Юст при новостроящемуся близ Москвы по Санкт-Петербургской дороге дворцу к главному онаго корпусу наружную работу из обожженой глины все по договору своему сделал и на места укрепил и за два раза выкрасил, коя мною осматривана и явилась сделана, укреплена и выкрашена, во всем по данным мною рисункам порядочна”. То, что керамический декор был раскрашен, мы узнаем из этого документа, но то, что он был раскрашен ярко и натуралистично, стало известно только благодаря недавним открытиям реставраторов.
Под стать броской окраске гирлянд и рогов изобилия были окрашены и наружные стены — суриком с киноварью и расшивкой швов под кирпич; пинакли, междуэтажные карнизы, плоскости наличников имели желтоваторозовую окраску, колонны и полуколонны — более интенсивную розовую. Купол был крыт белой жестью. Для кровель широко применялась и красная черепица. Слуховые окна и крыши над лестничными клетками главного зала были покрыты черепицей, имитировавшей позолоту. Таким образом, к празднику окончания основных строительных работ в 1779 г. дворец представлял собой весьма красочное зрелище.
Хотя не все декоративные детали из изображенных М.Ф. Казаковым на рисунках были осуществлены, из строительной документации следует, что первоначально дворец имел гораздо больше разнообразных украшений. Важным документом в этой связи является опись всех строений, выполненная капитаном Л. Скороходовым, находившимся при постройке с самого ее начала. Из нее ясно, что уже было сделано к 1780 г. и что еще предстояло сделать в Петровском дворце. Не везде были вставлены внутренние двери, кое-где не были настелены полы, выбелены печи, навешены затворы, кое-что еще не было оштукатурено, но снаружи закончено было все, и доделки здесь касались лишь поврежденных от сильных морозов деталей. Вот как выглядело, например, завершение купола в 1780 г., в настоящее время отсутствующего: “…Да наружнаго на главном корпусе украшения на куполе крыша и зубцы покрыто аглицкою жестью, а промежду зубцов для стоку воды желобы из белаго листового железа; на верху купола зонтик, о нем столбов десять, при оных столбах положен малых и больших девять круг зубцов, подзоров шестнадцать, у зонтика звезд жестяных с трубками восемь. Слуховые у корпуса окна покрыты черепицею…”
Другими словами, облик дворца в целом был весьма близок к известному нам проектному чертежу М.Ф. Казакова из собрания Музея архитектуры, где над окнами барабана купола помещались остроконечные пирамидки, а сам купол увенчивался своеобразным подобием бельведера — “зонтиком”, как именует его Л. Скороходов, с византийским двуглавым орлом наверху. А вот сведения об украшении всего объема дворца: “Со всех сторон корпуса на стенах… [нрзб.] и слуховых окнах скульптурнаго украшения пирамидок, шаров и протчих резных званием штук больших и малых тысяча семдесят шесть…”; об украшении полуциркульных служебных корпусов: “…На двух малых башнях на кумполах… по одной звезде из аглицкой жести…, да круг оных и всего корпуса каменных пирамидок больших и малых двадцать семь круглых штук” 13. Многочисленные пирамидки были, пожалуй, наиболее часто встречающимися декоративными деталями. Десятки их были расставлены вокруг зданий, на зданиях, крыльце, куполе и т. п. В связи с этим коснемся семантики декора Петровского дворца.
Наиболее известным пособием по символике является сочинение Н. Максимовича-Амбодика. Оно позволяет истолковать основные декоративные мотивы, употребленные Казаковым: “Пирамида стоящая есть знак славы и памяти добрых государей; лежащая или опрокинутая, означает разрушение царств, начало и конец человеческой жизни”; “Рог изобилия ест рог, наполненный цветами и плодами всякаго рода, либо деньгами, златищами, сребренниками, медальми, жемчугом и дорогими камнями, оттуда сыплющимися. Оным вообще означаются богатство, великодушие, изобилие всех благ, счастье, щедрость, великое имение, приобретенное трудами, торговлею, силою, могуществом, победами. Он поставляется обыкновенным знаком всех древних божков, государей, ироев и других славных мужей. Два рога, крестообразно себя пресекающие, означают чрезвычайное изобилие богатств, или плодов земных”. Как раз пересекающиеся роги изобилия и обрамляли овальные окна главного фасада дворца. Другие декоративные детали — шары, звезды, зубцы — скорее всего не несли конкретного содержания, а являлись средствами созидания характерного образа крепостной (“турецкой”) архитектуры. Итак, символика декоративных форм дворца проста и доступна. Она далека от многозначного масонского репертуара баженовского Царицына. Ее пронизывают идеи изобилия, благополучия, спокойствия и незыблемости жизненных устоев, крепости и авторитета государства. Это “земное” начало, пожалуй, присуще всем произведениям М.Ф. Казакова.
В 1783 г. внутренняя отделка дворца была закончена и к архитектурным работам в нем вернулись лишь после 1812 г. Как известно, с 4 по 9 сентября 1812 г. во дворце останавливался Наполеон, войска которого дворец не тронули, но после ухода французов из города здание было опустошено окрестными крестьянами 16 и требовало ремонта. В 1826 г. архитектором И.Т. Таманским была составлена смета на внутренние и наружные работы. В том же году возникла мысль разбить вокруг Петровского дворца парк, воплотившаяся в проекте А. Менеласа 1827 г. В 1830 г. А. Бакарев приспосабливал дворец под холерный карантин. В 1834 — 1836 гг. вновь появилась идея значительно его перестроить, изменив даже фасадную декорацию. Московские архитекторы М. Лопыревский, И. Михайлов, П. Герасимов и П.И. Таманский выполнили проекты, в которых предлагалось усилить стилистический “готицизм” фасадов, приблизив его к английским образцам, и привести его в соответствие с пониманием и эстетикой своего времени. Проекты эти осуществления не получили, однако внимание к дворцу в этот период подтверждают планировочные работы в парке.
В 1836 — 1837 гг. в связи с приездом в Москву государя во дворце провели довольно существенные реконструктивные и ремонтные работы, в частности, на парадной лестнице и фасадах; тогда же начали строить в парке вокзал, оконченный в 1839 г. В дальнейшем вплоть до 1910-х гг. ремонтные работы приобрели периодически стабильный характер, особенно усиливаясь перед коронационными торжествами. В 1845 г. ремонтом руководил архитектор Дрегалов, в 1874 г. — Кольбе, в 1876 г. — Гаврилов. Отличительной чертой их было бережное отношение к сохранившимся деталям наружного и внутреннего убранства, что позволило дворцу неплохо сохраниться до наших дней.
Такова краткая строительная история Петровского дворца. Попытаемся дать ему теперь семантическое толкование. Для этого обратимся вновь к событиям 1775 г.
Хотя точная дата решения Екатерины строить новый подъездной дворец нам неизвестна, представляется, что оно созрело у нее во время пышных торжеств в Москве по случаю победы над Турцией. Это подтверждается не только общностью стилистического решения Петровского дворца с ходынскими павильонами, но и возможной общностью их символического замысла. Итак, 21 и 23 июля на Ходынском поле состоялось празднование Кучук-Кайнарджийского мира, по которому Россия, наконец, получила свободный выход в Черное море, порты в Крыму, беспрецедентные привилегии для морской торговли. Несмотря на бурную радость по поводу заключения выгодного мирного договора, ни Россия, ни Турция, ни Европа не надеялись на тот “самый вечный мир”, о котором слагались торжественные песни и оды. Политические цели Екатерины II были гораздо шире, и она не скрывала своих стремлений к полному вытеснению турок из Европы. Давняя мечта французских энциклопедистов об освобождении Греции и не раз высказанное пожелание Вольтера видеть Екатерину II на коронации в Константинополе витали в воздухе еще до появления знаменитого “греческого проекта” императрицы. Он предполагал, как известно, образование буферного королевства Дакии с князем Г.А. Потемкиным на троне и Греческой империи со столицей в Константинополе, престол которой планировался для внука Екатерины II — Константина.
Не могла не затронуть эта политическая идея и архитектуры. Г.А. Потемкин начал строить в это время на Днепре Екатеринослав “по образцу Афин”. Существовала легенда, что при въезде императрицы в Херсон (после завоевания Крыма) на одной из арок была греческая надпись: “Здесь дорога, которая ведет в Византию”. В Царском Селе возводился город София с собором, прообразом которого была София Константинопольская (проект этого храма был создан предположительно в 1783 г.). В этом последнем примере политическая цель была выражена наиболее ярко и откровенно. На храм царскосельской Софии открывался прямой вид со второй галереи Камерона (сейчас несуществующей), возведенной близ озера, где на острове возвышалась победная Ростральная колонна. Надпись на Триумфальной арке, входившей в комплекс галереи, гласила: “Ты в плесках внидешь в храм Софии”.
Таким образом, как “фон” внешнеполитического курса России мысль об освобождении Константинополя от власти Оттоманской Порты существовала и до 1780 г. Какое же отношение имеют все эти рассуждения к Петровскому дворцу? Позволим себе высказать ряд соображений. Во-первых, Петровский дворец мог быть связан с ходынским комплексом не только стилистически, но и планировочно. Возможно, этим объясняется несколько сдвинутое положение его главной оси относительно Петербургской дороги — эта ось не перпендикулярна ей, но точно совпадает с северо-восточным направлением. Исследователи, отрицавшие наличие планировочной взаимосвязи Петровского дворца с ходынскими строениями, обычно основывались на том, что временные деревянные павильоны для празднества были очень быстро разобраны или развалились сами. Однако известно, что театр Кинбурн уже после праздника ремонтировали, да и другие сооружения вряд ли могли исчезнуть сразу. Тому есть пример.
В усадьбе одного из полководцев-победителей, чествовавшихся в 1775 г., в Васильевском у князя В.М. Долгорукого-Крымского 28 июня 1780 г. по случаю годовщины восшествия императрицы на престол был дан праздник, напоминавший в миниатюре ходынские торжества. Гравюра того времени показывает несколько павильонов, сооруженных скорее всего для иллюминаций, а вдали озеро, на берегах которого изображено несколько маленьких “турецких” крепостей. Можно было бы усомниться в реальном их существовании, если бы они не вошли в опись построек усадьбы начала XIX в. Значит, деревянные “крепостцы” просуществовали здесь более 20 лет. Однако даже если постройки Ходынки вскоре исчезли, это не является основанием для отрицания возможности их композиционной связи с дворцом в момент рождения замысла.
Планировочная, композиционная связь дворца и комплекса могла быть подкреплена и содержательно. Общеизвестен изобразительный характер архитектуры ходынских строений. Можно предположить, что это качество было присуще и Петровскому дворцу. Если все ходынские павильоны изображали цели достигнутые — взятые турецкие крепости Керчь, Азов, Еникале, Таганрог, то дворец мог быть образно задуман как воплощение цели гипотетической — Царьграда со Святой Софией в центре. Этим легко объясняется крепостной “турецкий” характер окружающих его служб, аналогичный архитектуре Азова и Таганрога, и образ главного здания с высоким куполом. Пожалуй, особое сходство с куполом Софии Константинопольской просматривается на одном из рисунков М.Ф. Казакова, изображающем процесс строительства дворца, где особенно выразительны необычные окна барабана купола. На этом рисунке в отличие от осуществленного варианта их гораздо больше количественно, купол дворца был сделан двойным, как впоследствии и в Софийском соборе Ч. Камерона. Во дворец, как и в храм, вели трое дверей, с запада (во дворце с юго-запада) к центральному объему примыкал двор, окруженный стенами служебных корпусов (в храме — колоннадой) 23. Заметим, кстати, что сходство не обязательно должно было базироваться на графических или изобразительных источниках, которых было в то время мало, а вполне могло основываться преимущественно на словесных описаниях. Конечно, усматриваемое нами сходство было отдаленным, скорее знаковым, символическим, однако в этом оно аналогично камероновской интерпретации, которая, тем не менее, казалась современникам чуть ли ни копией царьградского храма.
Еще ряд соображений в пользу возможности предполагаемой трактовки семантико-символического замысла ходынских строений и Петровского дворца связан с именем императрицы. София, как известно, “премудрость Божия”, мудрость же Екатерины II — излюбленная тема панегирических и одических обращений к ней современников. Среди ее девичьих имен было имя Софии. На казаковском рисунке фейерверка в честь окончания Петровского дворца в 1779 г. на пьедестале колонны с вензелем Екатерины II изображена надпись: “В честь имени твоему”. Возможно, надпись относится как раз к имени Екатерины, монограмма которой была помещена в центральной части этой колонны.
Предлагаемая гипотеза позволяет с несколько иной стороны взглянуть и на стиль дворца. Общепринятым является суждение о готическом характере его форм, соединенных с деталями древнерусских построек, которые в силу своей “средневековости” также считались в то время “готическими”. Однако, важно отметить, что средствами “готической” архитектуры на Ходынском поле образно воспроизводились как раз турецкие крепости, реально весьма далекие от европейской готики. Были в этих сооружениях и детали русских деревянных построек (например, пресловутые “бочки” над крыльцами галереи Керчь — Еникале). Если же наша образная интерпретация Петровского дворца как воплощенного Царьграда имеет право на существование, можно выдвинуть идею о том, что своеобразный симбиоз готических и древнерусских форм Петровского дворца был не случаен: это была первая сознательная попытка нащупать византийские архитектурные формы. Другими словами, стиль дворца можно определить как “византийский”. В этом, возможно, и состоит его особая специфика и беспрецедентность для своего времени. Косвенно это подтверждается тем, что такого явного “цитирования” древнерусских деталей мы не найдем больше ни в одном “готическом” произведении второй половины XVIII в., в том числе в творчестве М.Ф. Казакова.
Рапорт М.Ф. Казакова от 28 ноября 1775 г.: “По… приказу его высокопревосходительства господина действительного тайного советника сенатора камергера… Михаила Михайловича Измайлова велено мне назначить вехами место для строения близ Москвы по Петербургской дороге оному каменному дому…” (РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. № 29102. Л. 1; Там же. Л. 3). Там же. Л. 7: “Указ Экспедиции строения Кремлевского дворца. Назначенное строение по апробованному плану на земле Высокопетровского монастыря по Санкт-Петербургской дороге повелеваем производить из той же годовой суммы какова отпускается ежегодно на строение КремлеВскаго дворца из Главного крикс-камиссариата, употребляя на то строение и материал от оной экспедиции. Подлинной подписан тако собственной ее императорского величества рукою. Декабря 4 [дня] 1775 года, в Москве. Получен в экспедиции 5 декабря 1775 года”.
