Если В.И. Баженов строил единый ансамбль по собственному проекту, то М.Ф. Казакову, во-первых, предстояло “встраивать” дворец в единое сложившееся целое, во-вторых, стилистически связать новый дворец с окружавшими постройками, т. е. осуществить как бы двойную стилизацию. М.Ф. Казаков вернулся к традиционному решению массы и пространства эпохи барокко: контрастному сопоставлению дворца и курд онера.
Любопытно сравнить эволюцию проектов Баженова и Казакова. Первый шел от западноевропейского увражного варианта, удивительного мавритано-готического стиля, где дворцы напоминали итальянские палаццо с широкими ступенчатыми или фигурными куполами и “игольчатым” завершением из шпилей, фиал, килевидных арочек, образующих парапеты, остроконечных балдахинчиков, похожих на немецкую готику и немецкую “китайщину”. Готовые фасады украшались набором деталей, свойственных древнерусской архитектуре, западному средневековью, и ордерных элементов.
Первоначальный вариант казаковского дворца предполагал трехэтажные боковые корпуса и четырехэтажную галерею между ними. Невысокая кровля боковых частей должна была маскироваться парапетом, а высокая кровля галереи увенчивалась бы бельведером посередине. Этот проект родственен Петровскому путевому дворцу (т. е. византийско-московскому варианту) и в то же время связан с “Панорамой” В.И. Баженова.
В процессе строительства дворец понизили на этаж, а боковые корпуса приобрели высокую скатную кровлю с переломом (как бы в воспоминание о дворце в Коломенском), которая вместе с шатрами башен придала постройкам романтический готический оттенок. Длинный симметричный фасад, почетный двор, центрально расположенный вход с пандусом, обелиск, запроектированный посреди поляны на оси дворца, характерны подчеркнуто регулярной системе, идущей от Версаля. И все это вторглось в пейзажное устройство баженовского ансамбля. В динамичную композицию прихотливо соединенных построек были внесены крупные статичные формы вытянутого блока дворца и круга поляны. Разница в размерах дворцов составляла 18 м по длине и 12 м по ширине.
Тонко продуманная, геометрически выверенная гармония В.И. Баженова, построенная на нюансах масштабов, ракурсов, форм не выдержала укрупнения. Стремясь сохранить структуру дворца, но изменив его пропорции и раскрыв его полностью, М.Ф. Казаков разрушил сущность баженовского замысла. Получилась совершенно новая система, не абсолютно регулярная и уже лишенная прежней живописности и внутреннего широкого дыхания. В новом ансамбле изменились соотношения. Хлебный дом из самого большого здания стал средним, тем самым превратившись в связующее звено с остальными постройками. Малый дворец Екатерины с тех пор стал смотреться рядом с торцом Большого дворца миниатюрным павильоном. У В.И. Баженова, где все виды строились планами и в просветы между зданиями переднего плана виднелись дальние сооружения, пространство как бы обтекало группу центральных дворцов. В новом же ансамбле большой раскрытый фасад дворца лишен “поддержки” малых зданий и в то же время не имел соответствующего доступа, например, длинного прямого подхода в виде аллеи или канала, как в Петергофе, Стрельне, Павловске, или дуг циркумференций, как в Царском Селе.
Декор в казаковском дворце выполнял роль мощного организующего начала. Он охватывал дворец прочной сеткой, в которую включены массивные, высоко поднятые каннелированные колонны, стрельчатая аркада галереи, лоджии, филенки башенных граней, крупные кронштейны балконов, квадраты бриллиантового руста. Широкие сплошные белокаменные полосы дополнялись ажурными накладными кругами: крупными “звездами” на боковых корпусах, “розами” центральной галереи, “штурвалами” башен. Стрельчатые проемы с балконами на гранях башен повторяли мотив стрельчатой арки баженовских Фигурных ворот.
В XIX в. с Царицыном прежде всего ассоциировался именно дворец. Уже через пять лет после прекращения строительства дворец назван “руиной”, что знаменует начало новой эпохи в сознании. Руиной, т. е. местом нежилым, брошенным, овеянным мрачной тайной, становится уже не миниатюрная затея, спрятанная в укромном уголке парка, а сам дворец в прямом значении. В Царицыне мы видим уже не игровой, а вполне реалистический романтизм. Здесь романтичны и сама архитектура, и весь процесс создания ансамбля: грандиозность замысла, порывистая и бурная история строительства с изменениями первоначального варианта, совершенство исполнения, полнота забвения, невостребованность.
Новый дворец за короткий срок подчинил себе весь ансамбль и за столь же короткий срок стал восприниматься руиной. Для москвичей он был чем-то вроде древних развалин в Риме. По своей отдаленности от современной жизни он сходен с “готическими” башнями Симонова монастыря в “Бедной Лизе” Н.М. Карамзина. Дворец становится принадлежностью парка, а парк — местом загородного гуляния. Собственно цивилизация сосредоточивалась лишь в особняке П.С. Валуева на другом берегу пруда.
Дворец как явление осваивался сознанием художника и критика, эстетизирующим руины. При этом обветшание своих дворцов вызывало горькие вздохи, итальянские руины — восхищение, но и те, и другие — замирание перед величием былого. XVIII в. оставил свои руины, как и та эпоха, на которую он ориентировался.
