Хотя архитектура Скандинавского полуострова была ценным ориентиром для многих архитекторов других стран Европы, в частности, Западной Германии и Великобритании, было бы преувеличением приписывать все достижения мягкого модернизма в Европе прямым скандинавским влияниям. Среди примеров этого направления — жилые комплексы Ле Корбюзье в Марселе (1950), Нант-Резе (1955), Берлине (1957), Брие (1963) и Фирмини (1965), а также павильон для международной строительной выставки в Берлине (1957), где Северную Европу представляли Алвар Аалто, Кай Фискер, Арне Якобсен, Фриц Янеке и Стен Самуэльсон. Кроме них, в застройке района Хансавиэртель в Берлине принимали участие Лучано Бальдессари, Ван ден Брук и Бакема, Вернер Дютгман, Эгон Айерман, Вальтер Гропиус, Василий Лукхардт, Оскар Нимейер, Зеп Руф и Макс Таут. Высотные здания «Ромео и Джульетта» Ханса Шаруна в Штутгарте и проекты Луччикенти и Монако в Риме также могут рассматриваться в контексте того же мягкого модернизма.
На практике мягкий модернизм не очень далеко ушел от традиционализма, приверженцы которого стояли на иных начальных позициях, то есть от модернистской версии межвоенного традиционализма. Многие традиционалисты первого поколения начали карьеру в 1920-е или 1930-е годы и отошли от активной деятельности в конце 1950-х, не воспитав настоящих преемников. Архитекторы-традиционалисты второго поколения, прошедшие профессиональную подготовку в 1920—1930-е годы, часто осваивали новую территорию шаг за шагом, что можно проследить в работах Й.Ф. Бергуфа и Йос. Бедо в Нидерландах и Йозефа Видемана в Западной Германии.
Один характерный, часто встречающийся признак перехода к мягкому модернизму — отказ от плоских крыш, что на протяжении некоторого времени было бесспорным фирменным знаком аутентичного модернизма. Орнаменты и монументальность наряду с приверженностью принятым в обществе предпочтениям и вообще прецедентам, вот черты, которыми архитекторы отныне не пренебрегали. Многие из них отказывались от тезиса, что модерн по определению не имеет предшественников. Одним из знаков происходивших перемен стала лидирующая роль preesistenze ambientali в архитектурном дизайне.
Этот термин, в буквальном переводе означающий «предварительные контекстуальные условия», был изобретен Эрнесто Роджерсом из товарищества БПР. Он предполагал, что новая архитектура должна быть укорененной в окружающей ее среде, исследовать исторические обстоятельства, контекст, местную культуру, принятые в обществе представления; тогда она сможет добиться признания в современных условиях. Preesistenze ambientali Роджерса часто упрощают, сводя к «контексту»; такой подход получил наименование контекстуализма.
Из всех проектов товарищества БПР 1950-х годов наиболее знаменита и наиболее противоречива Торре Веласка в Милане. Кроме всего прочего, она являет и резких контраст с городским контекстом; в большинстве других проектов группа БПР проявляла намного более чуткое отношение к окружению. С контекстуалистской точки зрения, архитектура должна не существовать сама по себе, а быть частью города и частью истории. Именно эту идею отстаивал Альдо Росси в своей книге 1966 года «Архитектура города» (L’Architettura della citta), и именно эта идея открыла путь к постмодернистскому мышлению.
Сходный подход воплощен в принципах архитектуры Иньяцио Гарделлы, в частности, в скромном доме винодела (Кастана, 1944—1947), в жилом доме для рабочих из Борсалино (Алессандрия, 1950—1952) и в Каза алле Дзатгере (Венеция, 1954—1958). Уникальные идиосинкразические проекты Карло Скарпы в историческом контексте также можно интерпретировать в этом ключе. В этот же ряд встраиваются ландшафтные работы Димитриса Пикиониса в Афинах и ранние проекты Алвару Сизы — здания, вписанные в ландшафт Матушиньюша: Пишсина Даш Мареш и чайный дом Боа Нова. Этот же контекстуализм мы находим в работах еще одного португальского архитектора, Фернанду Таворы; Хосе Кодерча и Мануэля Вальса, Мигеля Фисака и Фернандеса дель Амо в Испании; Ивана Витича, Юрая Нейдхардта и Степана Планича в Югославии.
