В книге Вентури протест против упрощения, схематизации жизни функционализмом получил аргументацию последовательную и четко мотивированную. Вентури выступает за архитектуру, которая основывается не на порядке, произвольно навязанном жизни, а на сложностях и противоречиях самой жизни.
Вентури не защищает ни сложность, возникающую из-за отсутствия дисциплиниру. ющего начала, ни произвольную вычурность. Он утверждает неизбежность и благотворность многоплановости и многозначности смысловых значений.
Он призывает добиваться целостности, не отсекая живые ветки, не исключая элементы реальности, а приводя их к сложному единству. «Трудный порядок», достигаемый обобщением, Вентури распространяет на все уровни проблем архитектуры, которую рассматривает как часть целостной среды.
Вентури прагматичен. Он говорит об архитектуре, которая должна вырастать в условиях экономических ограничений, жестких функциональных программ, освоенных технологий. Видя сложности и противоречия современной американской действительности, он принимает ее такой, какова она есть. Он констатирует существование противоречий, не стремясь к преобразованию сущего.
В этом — черта архитектуры Запада 60-х гг. Утопические идеи уже не закладываются в реальные программы. После уничтожения Проутт-Айгоу цена социал- реформистских идей очевидна.
На фоне рассудочного схематизма одних и алогичной претенциозности других, идеи Вентури получили широкий отклик. Они, к тому же, указывают и конкретный выход из тупика: «Архитекторы уже не могут позволить себе быть запуганными пуританским языком ортодоксальной современной архитектуры.
Гибридные элементы мне нравятся больше, чем „беспримесные”, компромиссные больше, чем „цельные*, искривленные больше, чем „прямолинейные», неопределенные больше, чем „четкие», своенравные больше, чем безликие, скучные и так называемые „интересные», традиционные больше, чем „придуманные»… противоречивые и двусмысленные больше, чем прямые и ясные. Я за беспорядочную жизненность и провозглашаю двойственность.
Я скорее за богатство значений, чем за ясность значений… Я предпочитаю „и то, и другое», а не „или то, или другое», и черное и белое, а иногда серое, — черному или белому… архитектура сложностей и противоречий должна заключаться в ее целостности… Она должна скорее воплощать трудное единство обобщения, чем легкое единство исключения. Меньше не есть больше»9.
Вентури заслужил пространную цитату: своим перечислением отрицаний он снимает основные «табу», наложенные модернизмом на архитектуру, включая табу на обращение к истории и традиции и самое страшное — на эклектичность. Отвергает он и самоценность элементарной простоты, которая достигается за счет значений, которые может нести форма. Нужны были еще несколько лет привыкания к этим мыслям. Но путь к радикальной альтернативе — постмодернизму — был намечен.
Нет, разумеется, кризис идей не перенес напрямую воцарившуюся в умах сумятицу в реальную практику. Последняя всегда обладает некоей инерционностью. Да и брожение идей всегда захватывает лишь активный слой профессии, готовый рисковать и экспериментировать, убеждая в оправданности риска своего заказчика. Слой коммерческого строительства с некоторым хронологическим отставанием следует за получившими успех проектами, смягчая их крайности.
Так было и в шестидесятые, но веер исканий оказался небывало широк, включая альтернативы самые радикальные. Утопическая мысль уже перестала быть обязательной составляющей значительных решений архитектуры и градостроительства, но в шестидесятые она породила жанр самоценных «прогностических- проектов — соединение утопических моделей с архитектурной фантазией и научным сопровождением, которое предоставляла футурология — квазинаука о предвидении будущего, ставшая модой того времени.
Преобладающая масса реальной архитектуры шестидесятых, однако, создавалась на основе трансформированного функционализма. Неофункционализм мыслился как функционализм «с человеческим лицом», сохраняющим прагматичность, но включающим в пределы рационального удовлетворение потребностей психологии восприятия (последняя стала привлекать в шестидесятые годы особое внимание архитекторов).
Стремление к представительности, утверждению престижа имело следствием возникновение на его основе особых вариантов, которые можно классифицировать как «стиль большого бизнеса» и «стиль архитектуры власти» — варианты нового монументализма, в число которых входил по-прежнему бытовавший трансформированный неоклассицизм.
Реакцией на монотонность сложившихся массивов новой застройки и разрастающихся урбанизированных территорий стала потребность в форме, сама структура которой противостоит стереотипным механистическим приемам пространственной упорядоченности. Ответом профессии стало использование утрированных приемов «органического» формообразования, равно как и обращение к приемам архитектуры неоэкспрессионизма, где комплекс вто- ричности иногда побуждал к иррациональным крайностям в организации визуальной формы. Все эти «нео» вырастали, однако, на структурной основе, следующей рационалистической традиции, но деформированной в соответствии с неким допущением, введенным в логику рациональных рассуждений, или независимо сочиненным имиджем.
В шестидесятые продолжилось развитие необрутализма. разрешившего изначально поставленный вопрос: «этика или эстетика?» — со всей очевидностью в пользу эстетики. Выбор был подкреплен яркой индивидуальностью лидера — англичанина Джеймса Стерлинга. Поддерживал эстетизацию и американский вариант направления, склонный к драматизации формы, почти барочной. К концу десятилетия брутализм растерял изначальные принципы и угас как особое явление.
