Импортированный модернизм пребывал вне национальных культур. Его отчужденность не возмещали острые визуальные эффекты, достигавшиеся за счет рациональной предопределенности формы. Их просто некому было оценить. Но именно в этом направлении работал один из самых ярких архитекторов афро-азиатского региона шестидесятых — учившийся во Франции марокканец Жан-Франсуа Зевако.
Он стремился на основе искусства европейского модернизма создавать язык символов, отражающий индивидуальное восприятие архитектором местной ситуации, и подшить ему формообразование. Зевако превращал сооружения в пространственные комбинации символических знаков, надеясь создать метафоры, ассоциирующиеся с местной мифологией. Характерен построенный им павильон города Касабланки на Международной ярмарке в Касабланке, Марокко (1960). Перевернутая лопая бетонная пирамида, углы которой продолжены устремленными вверх консолями (к ним крепились тросы вантовой кровли), демонстрирует не только возможности материала, но и взрывную энергию развития города.
В числе впечатляющих произведений Эевако — Центр переобучения в Тит-Меллип, Марокко (1969). Напряженная игра осей и геометрических фигур асимметричного плана обладает эстетической самоценностью абстрактной картины. Динамика плана эффектно перенесена в пространство очертаниями объемов, особенно — выброшенными вперед остроугольными контурами крытого амфитеатра, образовавшего «суперпортал» над главным входом.
Образ порожден индивидуальным восприятием места и специфики национального характера, но воплощен средствами парижской школы абстрактного искусства. Пространственного размаха язык символов Зевако достиг в объемах здания суда в Бен Ахмед и в школьных комплексах в Агадире. Агадир-Талбори и Куарцацате (1966) В его систему вошел ритмический рисунок проемов бетонных стен-экранов. Зевако нигде не использовал привычную форму окна — только перфорацию огромных гладких поверхностей минимальными квадратными отверстиями или узкие горизонтальные и вертикальные щели-амбразуры, складывающиеся в асимметричные комбинации. Иногда, как на фасаде-экране Дворца правосудия в Мохаммедиа, Марокко (1962-1963). плоскость рассечена как бы стремительными разрезами натянутой ткани. Зевако — изобретательный и артистичный абстракционист. Дуализм, присущий архитектуре модернизма, он всегда разрешал в пользу формы, подчиняя ей функциональную целесообразность; его форма независима в степени, которую редко может позволить себе архитектор. Его яркие метафоры неоднозначны, их родство со значениями образов национальной культуры не очевидно.
Проблема несовместимости импортированного и местного особенно остро вставала в жилищном строительстве. Для благоустроенного городского жилья избиралась европейская модель свободной застройки обособленными многоэтажными пластинами и призмами, следующая моделям CIAM, которая противопоставлялась традиционной городской ткани, плотной и непрерывной. Лишь при реконструкции трущоб — под давлением необходимости экономить средства—обращались к народному жилищу, достигая органичного единства с местными условиями и своеобразия.
То, что иную жизнь должны вмещать иные архитектурные формы, едва ли не первым осознал Ле Корбюзье. Однако при проектировании для Индии эту иную жизнь- заслонил от него виртуальный мир утопической мечты. Чандигарх и его постройки он создавал, руководствуясь сценариями жизненных процессов, основанными не столько на реалиях современной индийской культуры, сколько на собственных представлениях о «должном» (о его работах в Индии упоминалось выше). Существенную роль сыграло его отношение к индийскому как экзотичному. Но в произведениях Ле Корбюзье и для самих индийцев многое оказалось «экзотичным», а главное — не отвечающим климатическим условиям и трудным для функционального освоения.
