В 1948 г. в г.Бриджуотере (шт. Коннектикут), недалеко от дома перебравшегося в США Гропиуса и от резиденции ООН, собрался впервые после войны CIAM. Однако это уже начало его конца. На встрече выявилось отсутствие реальной программы действий. Военный шок, влияние холодной войны и, самое главное, осознание образовавшегося разрыва в техническом развитии Европы и Соединенных Штатов способствовали постепенной демистификации идеалистической мечты.
Можно утверждать, что утопический характер Афинской хартии, не учитывавшей ни политических, ни экономических оснований, стал причиной упадка CIAM после второй мировой войны. При циничной оценке ситуации, сложившейся после 1945 г., следовало бы предложить, что авангард мог бы мечтать о войне как о средстве для достижения своих целей. Разрушенной Европе требовалось жилье. По развалинам прошли красные линии новой застройки. Военная промышленность, переставленная на мирные рельсы, начала производство домов. Сформулированная в Афинской хартии идея функционального города с «кубистической» застройкой начинает свое триумфальное шествие по Европе. Контраст между старыми сохранившимися или восстановленными городскими структурами и новой застройкой пророчит кризис модернистских идей. Все чаще в сознании людей город и жилой квартал (район) начинают означать нечто разное.
Роспуск CIAM в Дубровнике в 1956 г. стал публичным признанием поражения. Выделившаяся на «похоронном» конгрессе группа диссидентов пытается искусственными мерами реанимировать утопии дезурбанизации. Представленный на конгрессе проект жилого комплекса Александер Польдер, разработанный Баке- мой в 1956 г., был попыткой возобновления социальных и пространственных связей. Однако это не могло привести к успеху. В качестве материала использованы безымянные объемы без какой-либо информации и символов в соответствии с кубистской концепцией архитектуры 20-х годов.
Жорж Кандилис, Алексис Йосич и Шадрах Вудс предложили планировочный процесс, который должен был напомнить процесс развития растения, а каждый элемент должен был получать одинаково тесную связь с окружающей средой. Строительство показало, что принцип всеохватывающей схемы градостроительной структуры, прочитываемой на макете, не может дать нужный пространственный и социальный эффект
Следующим этапом был проект города на 100 тыс. жителей недалеко от Тулузы (1961). Жорж Кандилис, Алексис Йосич и Шадрах Буле вступили в полемику с доктриной Ле Корбюзье о разделении (сегрегации) городского движения. Они предложили (что стало поистине революцией) вернуться к так называемой пешеходной улице, а также разноплотную застройку, причем план города походил на живое дерево со стволом, корнями, ветвями, сучками и листьями, роль которых играли жилые дома. Частичное осуществление проекта группы Кандилиса подтвердило, что он представлял собой продолжение принципов, сформулированных в 20-х годах,— функциональное разделение на зоны, проектирование «одним ударом» города на 100 тыс. жителей во всех деталях, без возможности внесения поправок и изменений; принятие пластического принципа, просматриваемого на макете, но нечитаемого в действительности. В видоизмененной форме проект продолжал концепцию города-сада. Этот проект, многократно и широко опубликованный, оказал большое влияние на развитие градостроительной мысли 60-х годов. Последующие проекты, в том числе и осуществленные, доказывали, что город-сад, понимаемый как совокупность отдельно стоящих в пространстве жилых домов, не образует городской среды. Удачные примеры жилой застройки в Финляндии не затормозили агонии. Анализируя финский опыт более детально, следует указать, что, пока хватало лесных территорий для вкомпоновки в них домиков с цветных открыток (например, Тапиола) с созданием не «города-сада», а «города-леса», результаты можно было считать превосходными. Те же самые домики, поставленные на голом месте, обнажили все дефекты концепции «современного города» Ле Корбюзье.
Крах идеи жилого массива и функционального города, а также крушение мифа о «чистых» зонах, предназначенных лишь для одного вида использования, с одной стороны, а с другой — практическое подтверждение неудачи концепции гигантских жилых комплексов, проектируемых как сценическое оформление будущего счастья для миллионов, вызвали характерную для 60-х годов реакцию. В экономике это называется «бегством вперед»: если предприятие в долгах, то для улучшения его экономического положения ему следует ссужать больше.
Именно такое мышление лежало в основе футурологических проектов тех лет.
Это связано также и с так называемым вторым технологическим скачком. Первый скачок, который Райнер Бэнем назвал «первым машинным возрастом», привел в начале 20-х годов к архитектурной революции и характеризовался появлением многочисленных проектов, которые сами авторы называли не иначе, как утопиями. В качестве примера может служить описание «Сбывшейся утопии» Бориса Арватова, опубликованное в журнале ЛЕФ в 1923 г.: «Город в воздухе, город из стекла и асбеста. Город на рессорах». Сомневающимся он разъясняет: в воздухе — чтобы высвободить землю, из стекла — чтобы облегчить строительство, на рессорах — чтобы обеспечить равновесие. В завершение он добавляет: «Мое дело предложить» и. Потом кто-то должен это построить. Как? Из чего? Зачем? На эти вопросы не ответил ни Кендзо Танге, запроектировавший в 1960 г. застройку Токийского залива, ни Иона Фридман, предложивший в 1961 г. гигантскую пространственную структуру, в которой хотел поместить новый Париж над старым, ни Поль Мей- мон, мечтавший о выведении людей на морскую и океанскую акваторию и заселивший свой Аква-сити (1966), на Арата Идзосаки, «фотографировавший» предложения «города-дерева».
Архитектурные журналы 60-х годов, отвечая на прогнозы демографов, соревновались между собой в публикации предложений. Создавая предметную форму будущего города, провидцы предполагали, что она будет принята обществом. Высказывались предложения о возможности идеального моделирования и мира, и людей; выдвигался тезис о том, что город представляет собой систему экономических связей — транспорта между индивидуумами и зонами, причем они рассматривались как физическое понятие, и при этом забывалось или, что еще хуже, считалось несущественным, что город — это еще и культурные, и социальные (общественные) ценности. Транспортные магистрали, перебрасывающие сотни поездов и грузовиков, регулируемые перекрестки, самолеты, паромы не могли, ибо были не в состоянии, заменить другой — психической и социологической — коммуникации между жителями и их улицей.
Все эти события готовили почву для попытки возврата к принципам регулирующего проектирования и к поискам механизмов, управляющих градостроительными процессами. Мы не знаем, что думал Сыркус, когда в 1933 г. писал: «Благодаря надлежащей подготовке «архитектурные утопии» станут реальностью». Можем лишь домыслить. Зато мы знаем точную цену, какую платят и люди, и пространство (среда), когда такие утопии фрагментарно осуществляются.
