В отчете о IV Международном конгрессе по современной архитектуре (CIAM) Сыркус писал: «Препятствием являются, главным образом, жесткие регулировочные планы городов, непригодные для применения в них новых систем застройки». Никогда не предвидел, что восхитительная идея города-сада, где посреди зелени расположены редко расставленные здания, приведет к столь длительному процессу разрушения города — процессу, свидетелями и беззащитными жертвами которого для сегодняшнего для являются потребители «современных жилых массивов».
Наиболее экстремистские концепции дезурбанизации возникли в послереволюционной России. Критика тягот капиталистического города доводила ради- калов до отрицания идеи города и возложения на него всех грехов старого строя. Поэтому в своих высказываниях и публикациях они предлагали уход из прежних поселений и равномерное расселение людей по всей территории страны. Для этого нужно было создать систему, в которой город и деревня получили бы одинаковые права, а жители испытывали бы затруднение в определении своей принадлежности к промышленной или сельскохозяйственной сфере.
Каждая попытка проектирования в соответствии с существующими пространственными структурами представляла собой в их понимании градостроительную ошибку, ибо она наследовала концентрическую форму города, которая была предана проклятию как пережиток и на которую был скинут весь багаж грехов истории. Промышленные предприятия, называемые комбинатами, следовало разместить на чисто сельскохозяйственных угодьях.
Поистине с тотальным вйдением доктрины линейного города выступил Николай Милютин — промышленность должна была развиваться вдоль железных дорог, параллельно им; по другую сторону от промышленной зоны располагалась автострада, обслуживающая расположенные на расстоянии около полукилометра от нее районы жилой застройки; людям требовалось 15—20 минут, чтобы дойти до рабочего места — заводским рабочим до своих цехов, а сельскохозяйственным работникам до полей, простирающихся по обе стороны от этого пояса. Научные и административные учреждения, школы располагались, разумеется, параллельно всей системе. Милютину вторил Гинзбург, предлагавший ликвидировать наследие прошлого, стереть различия между городом и деревней. Его проект линейной реконструкции Москвы предусматривал два ряда тянущихся на многие километры одноэтажных деревянных домиков на столбах. Для Магнитогорска он предлагал расстановку домиков в шахматном порядке. На каждом километре должны были быть автобусная остановка и здание, в котором помещаются клуб, парикмахерская и столовая. Ле Корбюзье, чей радикализм оказался превзойденным, писал: «Один из проектов дезурбанизации Москвы предусматривает устройство в лесу соломенных шалашей. Это прекрасно… но только для того, чтобы провести там один день отдыха в конце недели» >и. Полемика с Гинзбургом и ощущение, что он занимает столь часто осмеиваемую консервативную позицию, побудила его к разработке собственного варианта дезурбанизации. Все, что он когда-либо делал, должно было быть выше, шире, больше. В результате он предложил сверхсистему линейного города Париж — Москва.
Утопические и не учитывающие социальных и культурных реалий проекты должны были вызвать реакцию советских властей.
В 1930 г. появляется первое предупреждение.
В постановлении Центрального Комитета ВКП(б) читаем: «К таким попыткам некоторых работников, скрывающих под «левой фразой» свою оппортунистическую сущность, относятся появившиеся за последнее время в печати проекты перепланировки существующих городов и постройки новых исключительно за счет государства, с немедленным и полным обобществлением всех сторон быта трудящихся: питания, жилья, воспитания детей с отделением их от родителей, с устранением бытовых связей членов семьи и административным запретом индивидуального приготовления пищи и др. Проведение этих вредных, утопических начинаний, не учитывающих материальных ресурсов страны и степени подготовленности населения, привело бы к громадной растрате средств и дискредитации самой идеи социалистического переустройства быта».
Предупреждение было оставлено без внимания.
Не помогло приглашение на помощь ведущих представителей двух наиболее динамичных европейских центров — Баухауза и CIAM. В группе архитекторов, приехавших для оказания помощи в решении жилищных проблем молодой республики, оказались Ханнес Майер и Эрнст Май. Майер был выразителем экстремальных тенденций Баухауза, а Май, один из организаторов II конгресса CIAM во Франкфурте-на-Майне, использовал свое пребывание в Советском Союзе как возможность для реализации идей, сформулированных им при проектировании сборного «города-сада» под Франкфуртом-на-Майне. В течение 1931 г. вся группа проектирует «массивы» («поселки») на 700 тысяч жителей в новых промышленных центрах — Щегловске (ныне Кемерово), Кузнецке (Новокузнецк), Магнитогорске, Фергане. Как и в теоретическом городе на два миллиона жителей, предложенном в 1928 г. Людвигом Хильберсхеймером, все здания ориентированы по оси север — юг, а многокилометровые магистрали застроены торцами перпендикулярных к ним жилых домов.
В 1933 г., через два года после первого предупреждения, советское руководство, используя престижное значение международного конкурса на проект Дворца
Советов, решительно выступило против утопической трактовки общества. Этими решениями были пресечены социальные эксперименты, а также перенесение формальных замыслов (рожденных в другом климате и при наличии другой техники) в суровые условия русской зимы; примером может служить застекленное здание Центросоюза в Москве по проекту Ле Корбюзье, которое не принесло славы теоретику функционализма. Находившийся в течение нескольких десятков лет в тени архитектурный «арьергард» выступил с формулой классического монументализма, которая предлагала обществу и молодой власти все то, что могло удовлетворить разбуженные амбиции и мечты о дворцах для народа. Ле Корбюзье писал: «В Москве, должен сказать, решение жюри было продиктовано психологическими факторами. Я понимаю причины, но с оттенком сожаления…» .
Утопические проекты линейных городов нигде и никогда не были осуществлены, но миф живет, и в его отраженном блеске появляются все новые варианты.
В Польше 50-х годов тенденции к дезурбанизации прочитываются во многих хозяйственных решениях, когда на чисто сельскохозяйственных землях размещались новые промышленные предприятия и даже города, а также в назывании крупных производственных комплексов комбинатами. В 60-х годах данью традиции утопической дезурбанизации стали проекты так называемых жилых поясов.
В них продолжаются идеи, сформулированные в 20-х годах. Через несколько десятков лет, без сколько- нибудь полного багажа социальных обоснований, лежавших в основе прежних предложений, они превратились, так сказать, в утопии второго поколения. Независимо от выражаемых ими тенденций они черпали свое вдохновение в работах Гинзбурга и Милютина, сосредоточивались на решении формальных и технологических проблем в убежденности, что большое должно быть лучше. Экстремистское видение мира, в котором существующие городские структуры решениями архитекторов приговариваются к ликвидации, прочно укоренилось в умах нескольких следующих поколений. Отрицание идеи города — источника всех неудобств индустриальной эпохи — стало подсознательной целью градостроительной деятельности после второй мировой войны.
Эхом этих стремлений стали спальные города-спутники, конкурсы на застройку городских центров, заканчивавшиеся предложениями сноса старых центральных кварталов, неоднократные, основанные на трудах Ле Корбюзье, замены существовавших структур одним или несколькими высотными зданиями. «Проектируя жилой массив на Праге*, мы нарисовали всю Варшаву» 31,— указывал Сыркус в 1949 г. во время обсуждения результатов конкурса. Слияние идей дезурбанизации с ховардовской концепцией города-сада лежит в основе всех градостроительных предложений Ле Корбюзье. Автор очередных вариантов перестройки Парижа писал Гинзбургу: «…Я был первым, предсказав, что город следует превратить в огромный парк» 32. С этой целью он предлагал строить высокие жилые дома, которые должны занимать не более 12 % территории. Остальные 88 % должны занимать парковые зоны, поскольку автострады должны были стать надземными, проходящими по эстакадам на высоте 5 м от земли. Остальная территория тоже не создавала проблем, потому что дома строятся на столбах и, следовательно, указанные 12 % территории окажутся свободными, пригодными для устройства крытых дворов и галерей…
Принятие Афинской хартии завершало героический период авангардизма. В том же году в Советском Союзе происходит поворот к традиционным ценностям, опирающимся на образцы эпохи классицизма; в Германии новая власть борьбу с модернизмом (который олицетворяет Баухауз) рассматривает как один из элементов своей политической программы. В остальных европейских странах призрак надвигающейся войны тормозит разработку и осуществление сколь- нибудь крупных градостроительных мероприятий.
