В 1516 г. Томас Мор написал «Истинно золотую книгу о наилучшем устройстве республики и о новом острове Утопии». Видимо, даже в самых смелых ожиданиях он не предполагал, что выдуманное им государство станет символом воззрений и действий, не считающихся с действительностью и не имеющих шансов на осуществление, а название острова через несколько веков будет служить для определения грез об эгалитарном обществе довольных, управляемом просвещенными и мудрыми людьми.
Чем труднее становились условия жизни, чем больше перемен приносила промышленная революция, тем чаще проявлялись личности, которые открывали все новые и новые острова в этом архипелаге грез, увлекали людей рассуждениями о счастливом человеке, лишенном жадности, зависти, злости в этом, как говорил Вольтер, лучшем из миров.
Сегодня эпоха индустриального воодушевления уже в прошлом; мы не верим, что с помощью конвейеров Тейлора и Форда можно изменить в лучшую сторону характеры людей; на собственном опыте знаем, что путешествие в поезде не вызывает внутренней потребности совершения добрых дел.
Вчера и позавчера вера в иной, лучший мир грядущей технической цивилизации была повсеместной, а социальные утопии постепенно становились религиями нового времени. Они требовали самоотверженности и полной убежденности, что когда-нибудь в будущем станет лучше. Однако они не обещали вечного счастья в неземных краях (куда продавали билеты христианские, буддийские, мусульманские «кассы»), а показывали перспективы создания рая на земле. Этому способствовали крупные законодательные акты XVIII в. В 1776 г. была принята Декларация независимости Соединенных Штатов, в которой записано, что все люди имеют равные права на жизнь, свободу и счастье. Через тринадцать лет Конвент Великой французской революции в тексте «Декларации прав человека и гражданина» закрепляет эти идеи в Европе. Сон казался все более реальным.
Первыми, кто изложил все эти мечтания в виде стройной доктрины, были творцы утопического социализма. Лидер футуристов Маринетти, характеризуя направленность своей группы, использовал в начале XX в. определение «великие повара человеческого счастья». Итальянский авангард тех лет приготовленные блюда приправлял лишь машиной, индустрией, лозунгом, а поваренную книгу, т. е. принципы сотворения рая на земле, веком раньше писали Сен-Симон, Шарль Фурье и Роберт Оуэн.
Сен-Симон стал нравственным символом эпохи ранней индустриализации. Необычайная чуткость к судьбам других помогла ему увидеть в промышленности и науке шанс построения нового общественного порядка. Энциклопедисты привили ему веру в разум; он был убежден, что путем разумных преобразований общество станет эгалитарным, а в результате дальнейших преобразований оно достигнет уровня индустриального рая. Созданный им культ индустриализации возрождался в разных видах как птица-феникс, причем одной из последних его версий стала книга Элвина Тоффлера «Шок будущего», опубликованная в 1970 г. Во всех последовательных трактовках этой идеи мы наблюдаем бесконечную веру в чудотворную роль все более и более совершенной машины, которая в близкое нам время управляется и контролируется компьютером. У Сен-Симона в организации нового порядка важная роль отдавалась науке. Раз наука выдумала машины, именно она должна была указывать направления использования производственных возможностей, предлагать способы сделать людей счастливыми с помощью специально созданной «социальной физики»— науки о формировании нового человека. Установление новой социальной иерархии, согласно которой каждый будет иметь столько, сколько ему действительно необходимо, представлялось весьма простым делом. Нужно было просто договориться и в час «ноль» начать новую жизнь, отбросив жадность, власть, лень.
Современником Сен-Симона был Фурье. Критикуя ранний капитализм, он призывал к его ликвидации, предлагая в качестве рецепта утопический строй, свободный от принуждения; поступками людей и действиями социальных групп руководили бы «добрые желания». Воцарилась бы гармония, ибо все делали бы только то, к чему имели бы «добрые намерения».
Третий великий утопический социалист — Оуэн — пропагандировал свои идеи личным примером. Согласно принципам его доктрины, просвещенные классы должны были передать принадлежащие им средства производства в общественное пользование. Сам он также имел «добрые намерения», построив экспериментальный центр, объединивший текстильные фабрики и жилые поселки для рабочих. Эта идея получила распространение во многих страна’х: в Польше ее примером может служить «Ксенжий млын» («Княжья мельница»), в Лодзи — городской комплекс, построенный Хиларием Маевским.
Социалисты-утописты оказали огромное влияние на формирование популярного образа общества будущего эпохи индустриализации. Они привили убежденность в том, что даже самые фантастические проекты можно осуществить немедленно. Наука и техника стали «идеологией», с которой люди охотно отождествляли себя независимо от своих полических взглядов.
Друг Сен-Симона Огюст Конт, пропагандируя «позитивистскую религию человечества», утверждал, что для полного изменения мира потребуется двенадцать лет. В заслугу ему можно поставить выдвинутое им требование: хватит задавать вопрос «почему», нужно задавать вопрос «как». На вопрос «как» и пытался дать ответ архитектурный авангард начала XX в., взяв на себя роль нетерпеливого иллюстратора будущего счастья, тотального сценографа эпохи машин. Конт ставил вопрос «как» в то время, когда воззрение Гегеля о том, что государство есть божественная идея, существующая на земле, было обязательным для всех. Вопрос «какое государство?» задал Карл Маркс. Первые слова Комммунистического манифеста 1848 г.— «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма»— стали очередной попыткой нового подхода к проблемам, над которыми бились социалисты-утописты, а изданный в 1867 г. «Капитал» создал базу для многих общественных движений XIX и XX вв. В манифесте футуристов Маринетти писал: «… нужно хлопнуть воротами жизни, проверить их замки и петли»20. Эта цитата замечательно характеризует действия, в которых взаимопроникновение идей утопических социалистов, с одной стороны, с идеями Маркса и Энгельса, а с другой — с позитивистским течением создавало основу для веры в то, что буквально за порогом, рукой подать, находится чудесное и счастливое общество будущего.
Тор указывал в 1855 г.: «Человечество находится в стадии формирования и вскоре осознает самое себя — вплоть до самых кончиков ногтей» 21. Так же, как его предшественники и преемники, он мечтал «о временах, когда универсализм станет характером современного и будущего общества»22. Об этом необходимо писать, ибо очень трудно отделить художественные позиции от социальных и политических условий. Например, борьба с «модерном» стала для молодой итальянской интеллигенции велением патриотизма, а в печати и публичных выступлениях Австро-Венгерская империя упоминалась заодно с академизмом и нравственной испорченностью общества.
Два события среди тех, которые повлияли на архитектурные воззрения межвоенного периода, заслуживают особого внимания, ибо оба «потрясли мир».
Первое из них — мировая война. Узаконенная резня миллионов людей подтолкнула художественный авангард к определению видения идеального общества, которое никогда и ни при каких условиях не допустит повторения катаклизма. Вторая мировая война и еще большие разрушения стали, пожалуй, непосредственной причиной крушения утопической доктрины Международного конгресса по современной архитектуре (CIAM), шоком, от которого уже нельзя было оправиться.
Непосредственным результатом первой мировой войны был, в частности, распад Австро-Венгрии, урезание Германии и образование Веймарской республики, а также второе и самое важное событие — Великая Октябрьская революция. Этот беспрецедентный в истории эксперимент со строительством нового общественного порядка ознаменовался рождением конструктивизма, а также оказал огромное влияние на радикализацию европейского искусства после 1917 г.
Радикализация левых кругов
В 1919 г. под несомненным влиянием левых кругов в исскусстве первых лет после революции в России Маринетти изменяет тон своих высказываний. Он призывает мастеров искусств взять власть! «Править должен великий пролетариат гениев». Уже не один даже самый эксцентричный футурист, а целая армия художников должна будет изменять мир. В программном заявлении польской авангардной группы «Блок» (1924) читаем (пункт 14): «Неразрывность задач искусства и социальных проблем». Годом позже Георг Г рос писал: «Человек нехорош — он скотина. Он построил плохой мир. Необходимо его изменить. Только после победы рабочего класса искусство вырвется из узкого русла. …На службу всему трудящемуся человечеству…».
В 1930 г. Эль Лисицкий утверждает: «Принципиальные элементы нашей архитектуры обусловлены социальной революцией, а не технической» . Мис ван дер Роэ, впоследствии директор Баухауза, проектирует памятники Карлу Либкнехту и Розе Люксембург, Ханнес Майер своими радикальными левыми взглядами провоцирует консервативные власти в Берлине и Дессау. Шимон Сыркус вместе с группой «Презенс» в изменении общественных отношений видит шанс польской архитектуры.
Радикализация левых кругов вызвала одновременную консолидацию и правых сил, которые под флагом национализма обещали построение нового порядка, основанного на примерах либо Римской, либо Великой Германской империи. В 1925 г. маршем чернорубашечников Муссолини указывает дорогу Гитлеру, в 1933 г. фашисты приходят к власти в Германии. Смена позиций, прощание с идеалами юности, присоединение к сильным в поисках правительства, способного осуществить утопии,— это тоже действительность тех лет. Футуристы были первыми: «Слово Италия должно стоять выше слова свобода» 2Ь— это звучало как предзнаменование самых худших лет фашизма. Действительность лишь подтверждала прогнозы. Имя Маринетти и его соратников фигурировало в совместном с фашистами избирательном списке, вместе с Муссолини он выступал на конгрессах во Флоренции и Милане. Человек, чьими аргументами были демагогия и сила, был побежден противником, использующим то же эффективное оружие. Дальнейшая его судьба сложилась как коллаборация с режимом на строго ограниченной ниве искусства.
Смена позиций, те или иные попытки сделать политическую карьеру ретушировались после второй мировой войны либо самими деятелями искусства, либо в публикациях, создающих миф того времени. Аналогичным образом происходило «исправление» ранее высказывавшихся взглядов. Фигуры великих пионеров — безупречные статуи, полные всяческих добродетелей,— вот образ героев искусства, который мы унаследовали от 20-х годов. Тогда же рождается образ потребителя в виде унифицированной безличной толпы, покорного потребителя, ожидающего приготовленной творцами миски архитектурной похлебки. Каждый новый остров в этом постоянно разраставшемся архипелаге Утопии получал точный психологический и физический портрет туземца, который должен был на нем жить. Наподобие средневековых алхимиков,. пытавшихся с помощью магии в ретортах сотворить новое существо, здесь посредством слова и линий возобновлялись попытки представления нового гомункулюса промышленной эпохи, туземца с острова Утопии, летающего на самолете, ездящего на поезде и автомобиле.
В 1818 г. Мэри Шелли, выражая надежды своего времени, в своей книге «Франкенштейн» создает искусственного гомо сапиенс. Только вследствие ошибки он становится чудовищем. Он не отличался от идеала, портрет которого сто лет спустя сделали художники- авангардисты.
