В январе 1919 г. Большой Кремлевский дворец (БКД) был открыт для публики1, что послужило важным фактором для сохранения этого памятника в почти не измененном виде. Обнаруженные в последнее время архивные документы проливают свет на некоторые малоизученные аспекты организации музея в БКД и музеефикацию Кремля в целом.
Идея превращения Кремля в национальный музейный комплекс — “Акрополь и Пантеон русского искусства” — созрела в кругах отечественной интеллигенции уже после Февральской революции. Разработанный в июне 1917 г. проект создания такого историко-художественного заповедника явился результатом деятельности исполнительной комиссии под председательством Д.Д. Дувакина по приемке московским городским общественным управлением дворцового имущества2.
Члены комиссии (архитектор Р.И. Клейн, художник-искусствовед И.Э. Грабарь, профессор Московского университета А.П. Ланговой, коллекционер Е.Ф. Вишневский и др.) разработали “проект приспособления зданий Кремля под музейный городок”3.
После Октябрьской революции история создания музея в БКД тесно связана с проблемами установления новой системы управления Кремлем, борьбой нескольких ведомств за право распоряжаться дворцовым комплексом, за разграничение сфер влияния между ними. Переезд советского правительства в марте 1918 г. из Петрограда в Москву исключал возможность осуществления проекта акрополизации Кремля. Новые государственные органы с момента превращения Кремля в резиденцию правительства стремились утвердить свое право на размещение аппарата управления в исторических зданиях, вплоть до заселения бывшего царского дворца “ответственными служащими”. Наркомпрос во главе с А.В. Луначарским отстаивал право на подведомственность архитектурных памятников на территории Кремля музейному отделу. В поддержку музеефикации выступали комиссия охраны памятников искусства и старины Московского Совдепа, Наркомат госконтроля, Наркомат имуществ Республики. Последними инстанциями в решении судьбы БКД являлись Совнарком и ВЦИК.
Музееведческая позиция в этом вопросе была достаточно сильна, поскольку она носила важный агитационно-пропагандистский характер, полностью отвечая лозунгу возвращения народу его историко-культурного наследия как одной из целей Октябрьской революции. Сторонники музеефикации выступили с попыткой протеста против самого акта превращения Кремля в резиденцию правительства. А.В. Луначарский 19 марта 1918 г. телеграфировал в Совнарком: “Согласно мнению художников, ученых, а также моих сотрудников и моему просил бы не обращать Кремлевский дворец в резиденцию правительства”4. Тогда же только что созданной петроградской коллегией по охране памятников под председательством Г.С. Ятманова5 было составлено обращение к правительству: “Коллегия по охране памятников старины и сокровищ искусства, обсудив факт занятия комиссариатом правительства зданий Московского Кремля, пришла к следующему единодушному решению. Со времени произошедших политических переворотов в России, опытом установлено, что место пребывания правительства, как место наиболее интенсивной политической жизни, неизбежно влечет за собою гибель многих памятников старины и искусства по условиям крайней ненормальности жизненной обстановки в моменты созидания государства на новых началах. Поэтому занятие Кремля правительством создает чудовищную угрозу целости величайших по своему мировому и исключительному значению памятников, какими являются башни, стены, соборы, дворцы и сокровища, собранные в Кремле, во всей их совокупности. Коллегия считает нравственным долгом обратиться к правительству с решительным призывом к безотлагательному освобождению Московского Кремля от размещенных уже в нем учреждений”6. А.В. Луначарский направил это обращение на рассмотрение правительства. Однако перед заседанием сам же снял его, поскольку, как он писал в приложенной к обращению записке, “получил вполне удовлетворившие [его] разъяснения личного характера Малиновского”7.
Таким образом, вопрос о кремлевском комплексе как резиденции власти был решен без обсуждения. Освещая этот факт в прессе, отдел музеев и охраны памятников Наркомпроса сообщал, что, “мечтая об акрополизации Кремля, о превращении этого высочайшего памятника искусства в городок музеев,…он готов был “бить челом” перед Советом Народных Комиссаров о том, чтобы весь Кремль с его дворцами… передан был музейным деятелям… Но отдел в то же время понимал, что в данный момент Кремль не может быть освобожден для искусства. Быть может через несколько лет мысль его осуществится”8. О неостывших надеждах Наркомпроса на музейное будущее Кремля в 1918 г. свидетельствует доклад Г.С. Ятманова9 в управделами СНК о положении с ремонтно-реставрационными работами от 21 сентября: “Предполагаю в будущем превратить весь Кремль в музей”10. Но за это еще предстояло бороться. Весной — летом 1918 г. шло активное заселение Кремля новыми органами власти под личным контролем председателя ВЦИК Я.М. Свердлова. Семьи ответственных работников заняли апартаменты наследника-цесаревича, примыкавшие к Оружейной палате. Каковы были последствия такого использования дворцовых помещений, свидетельствует замечание бывшего заведующего Оружейной палатой Д.Д. Иванова, что апартаменты наследника-цесаревича “сами по себе представляют целый музей, благодаря находящимся в них предметам первоклассного музейного достоинства, как то: гобелены, люстры, бронза и т. п., а при использовании их для жилья под гобеленами XVIII в. ставились самовары, а на аугсбургских столах сушились детские пеленки”11.
Новая власть стремилась как можно шире расселиться в бывших царских апартаментах. По воспоминаниям Л.Д. Троцкого, в парадных комнатах БКД хотел получить квартиру не кто иной, как И.В. Сталин12. Деятели культуры, как могли, старались противостоять этому, находя наряду с малоубедительными для рабоче-крестьянского правительства аргументами о музейном значении дворца, другие, более веские причины. В БКД были сосредоточены упакованные в ящиках эвакуированные в 1914 — 1917 гг. ценности Эрмитажа, дворцов Петрограда, Ливадии, Беловежской пущи и др. Именно этот факт стал решающим для приостановки заселения БКД семьями ответственных советских работников.
Когда для нужд ВЦИК было намечено занять и Собственную половину БКД13 (для размещения канцелярии и квартир), с резким протестом выступил Комиссариат имуществ Республики. 27 июля 1918 г. в управление делами Совнаркома был передан протокол от 22 — 23 июля, в котором обосновывалась неприемлемость этого решения целым рядом причин, в том числе “трудностью охраны дворца в связи с хранящимся в нем многомиллиардным имуществом и частью не подлежащим оценке (уники) художественно-историческим имуществом, вывезенным из Зимнего дворца, Эрмитажа и т. д.” В протоколе оговаривалось: “…В случае, если, несмотря на вышеизложенное, учреждения, возбудившие вопрос об использовании Большого дворца для канцелярии и жилья, будут настаивать, Комиссариат имуществ Республики принужден будет сложить с себя ответственность за охрану дворца с многомиллиардным имуществом”14. Такой веский аргумент отчасти сработал. Управделами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевич направил этот протокол Я.М. Свердлову с ремаркой: “Обращаю Ваше внимание на это сообщение чрезвычайной важности”15. На следующий день, 8 августа, на заседании Малого Совнаркома устанавливается должность заведующего имуществом Кремля16, которую с 1 октября занял М.С. Ольминский (Александров), немало сделавший для защиты БКД от попыток заселения17.
Действуя через комиссию по охране памятников Моссовдепа, Народный комиссариат госконтроля, обращаясь также в Совнарком и во ВЦИК в течение 20 — 22 ноября, М.С. Ольминский довел до сведения правительства факты варварских действий по отношению к бесценным национальным сокровищам. Опираясь на акты комиссии по охране памятников Моссовдепа и отдела музеев Наркомпроса об осмотрах апартаментов БКД, Детской и Собственной половины после проведенной красноармейцами “очистки” от ящиков с эвакуированными из Петрограда ценностями, в которых было недвусмысленно заявлено о недопустимости превращения дворцовых помещений в жилье даже на короткий срок и о необходимости немедленно приступить к оборудованию в них музея, М.С. Ольминский в качестве важного аргумента ссылался на мнение В.И. Ленина, который в личной беседе с ним “дважды высказывал неудовольствие по поводу того, что Кремлевский дворец не превращен в музей”. “В настоящее время, — с тревогой писал он 22 ноября 1918 г., — Собственная половина дворца подготовляется к превращению в жилые квартиры, а апартаменты уже заселены”18. В борьбе за организацию музея в БКД немаловажную роль сыграла и Н.И. Троцкая, ведавшая в то время музейным отделом Наркомпроса. 26 ноября она передала на отзыв Ленину доклад музейного отдела об организации музея в БКД, приложив приватную записку: “Дорогой Владимир Ильич! Ввиду спешности вопроса, обращаюсь к Вам непосредственно. Не будете ли вы столь добры и не потрудитесь ли посмотреть наши положение? Жму Вашу руку. Троцкая”19. На этом докладе В.И. Ленин написал свою известную фразу: “Я за передачу этого дворца под музей. Запросить письменное согласие Свердлова”20. Согласие председателя ВЦИК, видимо, было необходимо из-за притязаний его ведомства на помещения БКД.
В докладе музейного отдела предполагалось “использовать для устройства музеев целый ряд зал второго этажа БКД (Георгиевский, Андреевский), все прилегающие к нему коридоры и Зимний сад, Собственные покои”. В аргументации необходимости устройства в БКД музея звучит и сомнение в возможности где-либо в другом месте обеспечить сохранность “мощного потока художественных сокровищ”, свозимых в Национальный музейный фонд, и патетика идеи возвращения народу его богатств. “…Не для одного изучения свозят в Москву со всех концов России те залежи искусства, которые бережно сохранил народ, в своем грозном гневе не пощадивший их владельцев: они свозятся для того, чтобы совершился торжественный акт возвращения народу его великой собственности — всех несметных культурных богатств, им созданных, либо им собранных. Здесь, в Москве, он должен впервые оглядеть все дело рук его отцов и дедов, здесь, в своем не шовинистически, а подлинно национальном музее, сможет он уразуметь, оценить и вновь научиться творить ценности, содеянные им за всю его многострадальную и все же столь много давшую жизнь…”
В результате всех этих усилий удалось добиться очень важного решения Совнаркома от 26 ноября 1918 г.: “…Использовать все помещения БКД, так называемых апартаментов и Собственной половины исключительно под музей”22. Но складывать оружие было рано: Президиум ВЦИК 29 ноября отменил это решение, поставив “вопрос о совместимости в Большом дворце музея и жилых помещений”. Вновь к обсуждению этой проблемы Совнарком вернулся 3 декабря. В решении было записано: “Превратить Большой Кремлевский дворец в музей”, а созданной комиссии предписывалось представить к 12 декабря на утверждение С НК детальный план использования первого этажа Кремлевского дворца и предложения о характере музея. В последующие два дня (4 и 5 декабря) Н.И. Троцкая предпринимает практические шаги по выселению из дворца семей. Она обращается в жилищно-земельный отдел Московского Совдепа с просьбой выдать комендатуре Кремля ордер для занятия помещений в доме № 9 по Неглинному проезду. В своем хода — тайстве она опиралась на постановления СНК от 26 ноября и 3 декабря о превращении БКД в музей. “А поэтому, — пишет она, — ответственные советские служащие, живущие во дворце и тесно связанные своим положением с районом Кремля, должны быть из него выселены. Дом № 9, находясь близ Кремля, вполне удовлетворяет указанным нуждам…”
В Наркомпросе была создана комиссия по организации Национального художественного музея под председательством члена коллегии Н.М. Щекотова26. Его план устройства Национального музея русского искусства в Кремлевском дворце рассматривался на расширенных заседаниях коллегии по делам музеев и охране памятников искусства и старины Наркомпроса 22 ноября и 10 декабря 1918 г.27 В заседаниях участвовали члены коллегии: Н.Б. Бакланов, И.Э. Грабарь, А.В. Грищенко, Н.Г. Машковцев, Т.Г. Трапезников, М.М. Хуссид, а также представители петроградской коллегии: Н.М. Макаренко, А.А. Миллер, П.И. Нерадовский, К.К. Романов, Серебряков, Г.С. Ятманов, представитель Госконтроля В.А. Никольский. Председательствовала Н.И. Троцкая. Вопрос был крайне сложным: борьба с властью за дворец должна была быть безукоризненно аргументирована и политически выверена. Все сложности в выработке плана, причем в очень сжатые сроки, отражены в двух сохранившихся протоколах. Не случайно их рефреном звучат слова Н.И. Троцкой о том, что “Совет Народных Комиссаров, вероятно, передаст Кремлевский дворец коллегии, но для этого коллегия должна выработать и представить план использования этого помещения”28.
Проект Н.М. Щекотова декларировал идею просвещения русского народа: “В стенах будущего Национального музея русского искусства русский народ в первый раз увидит, каких высот искусства он достигал в прошлом, какими драгоценностями он владеет…” Исходя из этого: “Национальный музей русского искусства должен вместить в своих стенах только подлинные и совершеннейшие произведения как чистого, так и прикладного искусства, т. е. наравне с живописью, скульптурою и архитектурою, в нем должна быть представлена и русская народная резьба по дереву, русский фарфор, серебро, игрушки, ткани, шитье, миниатюры и пр.”29 “Грандиозность и расплывчатость” этого плана была отмечена А.В. Грищенко30. Представители петроградской коллегии утверждали, что “коллекции такого музея совершенно не гармонировали бы с тем помещением, в котором они находились. Переделывать помещение было бы варварством, ибо архитектура и отделка его представляют ценность”31. В то же время они отметили исключительное значение БКД в том, что этот памятник соединяет в себе Теремной дворец, в котором “естественно устроить Музей придворного быта XVII столетия”, и Большой дворец, построенный главным образом для коронационных торжеств, по существу, готовый “Музей царского быта середины и конца XIX в.”32 “Музей придворного быта XVII в. и коронационный могут быть устроены только в Москве и должны быть устроены только в Москве”, — заключали они33. Москвичи же были склонны смотреть на БКД как на “единственное крупное здание, которым московская коллегия может располагать для устройства художественного музея”.
И.Э. Грабарь охарактеризовал сложившееся положение с притоком драгоценнейших произведений русского искусства в Москву как катастрофическое, поскольку хранить, изучать и показывать эти сокровища негде, и резюмировал: “Кремлевский дворец является единственным помещением, которым мы могли бы воспользоваться”34. Н.Б. Бакланов отметил, что выставлять коронационные предметы “теперь было бы неуместно и политически бестактно, хотя принципиально против Музея придворного быта возражать не приходится”33. Грабарь поддержал его, заявив к тому же, что “предметы царского быта XIX в. есть прежде всего вещи дурного вкуса, создавать музей из этих предметов сейчас не время”36.
