Древность как таковая, помимо того, что в ряде случаев она связана с почитаемыми религиозными святынями, оказывалась сама по себе предметом пристального внимания. Как указывает Н.А. Евсина, «осознание России как великой державы означало одновременно высокое чувство патриотизма, утверждение национального своеобразия русского искусства»40. Это, вместе с характерным для эпохи просвещения стремлением к собиранию исторических свидетельств, вызвало интерес к памятникам древности, породило переживание их как близкой людям культурной ценности. Типично воспоминание А. Болотова, что при подъезде к Москве, «сей древней столице и обиталище наших государей» он «не мог зрением своим на бесчисленный сонм высоких башен и блестящих куполов и глав храмных довольно налюбоваться»41. Характерно, что в его тексте на равных упоминаются крепостные башни и храмы: и то, и другое — свидетельство древности. Древних храмов, однако, в русских городах сохранялось заметно больше, чем крепостных сооружений или дворцовых палат. Именно с храмами чаще всего и связывалось представление о древности того или иного города.
Храмы оказывались объектами религиозного поклонения, символами древности и национального своеобразия, наконец — формально-композиционными доминантами. Во всех этих качествах они выступали как отдельные, мало связанные с окружением феномены, или же как совокупность древностей, «сонм». Храмы могли подчиняться традиционному ранжированию. Часто это так и происходило, поскольку заметная часть церковных построек досталась XVIII в. от предыдущих эпох, где такое ранжирование соблюдалось довольно строго. Новые сооружения в ряде случаев встраивались в сложившуюся систему. В Костроме Успенский собор XVI в. был дополнен постановкой рядом с ним в 17701790-е гг. классицистического Богоявленского собора и высокой пятиярусной колокольни. Впечатляющий соборный комплекс хотя и оказался, как уже говорилось, не вписанным в регулярную планировочную структуру, но возглавил систему доминант города, что особенно сильно проявлялось в городских панорамах. В Арзамасе грандиозный городской собор, воздвигнутый в 1815 г. по проекту Коринфского на кремлевском холме, возглавил весь «сонм» храмовых построек города, в большинстве своем более древних, чем сам собор.
Но оказались возможными и другие варианты взаиморасположения церковных сооружений. Первой «ласточкой», ознаменовавшей допустимость не иерархического, не соподчиненного расположения храмов, стало строительство т.н. «Меншиковой башни» в Москве, когда приходской храм на периферии Белого города оказалось возможным сделать в высоту крупнейшей центральной вертикали Кремля — колокольни Иван Великий. В Петербурге рассогласование в системе соподчинения церковных вертикалей было связано с долго продолжавшейся неопределенностью со строительством главного городского собора — Исаакиевского, о чем уже говорилось выше. Сама эта неопределенность говорила, что проблеме строительства храма, возглавляющего всю сеть церквей города, не уделялось достаточного внимания. По периферии старого города возникали такие монументальные храмы, как Воскресенский собор Смольного монастыря (1748-1769 гг.), Никольский Морской собор (1762 г.), церковь Владимирской иконы Богоматери (1768-1783 гг.), Троицкий собор Александро-Нев- ской лавры (1790 г.). В 1811 г. в центре города, но не в системе его главных площадей, возводится Казанский собор. И только с 1818 г. начинается возведение центрального собора (закончен в 1858 г.), возглавившего церкви города, причем раньше него завершилось строительство еще одного внушительного монумента на городской периферии — Троицкого собора Измайловского полка (1835 г.).
Отсутствие строгой иерархии в размещении храмов оказалось проявлением более общей закономерности градостроительства классицизма: увеличением самостоятельности локальных ансамблей. Жизненные потребности часто не согласовывались с наложенной на город регулярной схемой и создавали свои смысловые центры, хотя и укладывавшиеся в заданную геометрическую сетку, но в местах, не связанных с основной планировочной концепцией. В Петербурге Марсово поле, Инженерный замок, Михайловский дворец занимают вполне независимое место по отношению к планировочно организующему город трехлу- чию. Это говорит о том, что регулярная сетка может соединяться с калейдоскопом вставленных в нее ансамблей.
Переходя к рассмотрению взаимосвязи храмов с окружающей застройкой, надо прежде всего заметить, что в городе нового типа стали преобладать горизонтальные линии, только изредка пересекаемые вертикалями храмов и шпилей некоторых светских построек. Вертикальный вектор, выражавший тягу к небесному, в большей мере, чем раньше, замещается горизонтальным. Сами вертикали не всегда тянутся к небу, отмечая подчас вполне земные объекты. Количество храмов в Петербурге и в других новых городах, возникших в послепетровскую эпоху, значительно меньше, чем старых городах России. Если в Москве XVII в. можно констатировать избыточное с точки зрения функциональной потребности количество храмов (и их число сокращалось в XVIII — начале XIX в.), то в Петербурге этого не было. Храмов здесь было заметно меньше, что в практическом плане компенсировалось большими размерами некоторых из них. На всем протяжении крупнейших улиц города чаще всего стояла всего одна церковь. На Невский проспект в Петербурге в XVIII в. выходил только шпиль церкви Рождества Богородицы (1739 г., М.Г. Земцов), конкурировавший с видневшимся вдали шпилем Адмиралтейства. В начале XIX в. вместо этой церкви возник Казанский собор, отступивший от красной линии проспекта, и конкуренции Адмиралтейству уже не составлявший. Уменьшившуюся роль в городе вертикалей храмов демонстрируют многочисленные виды внутриуличных картин Петербурга в изобразительном материале XVIII — первой половины XIX в.
